Вы заходите в  просторную круглую комнату с множеством окон, по стенам которой развешены многочисленные портреты бывших ректоров университета. Вас встречает радушная женщина лет сорока, одетая в строгий шёлковый костюм. Она жмёт Вам руку и приглашает присесть в кресло, напротив её стола.
Как только Вы устраиваетесь поудобнее, женщина начинает вести с вами разговор.
- Меня зовут Антуанетта Фокс, я проректор этого университета, видимо на этот раз Ваше досье нам ещё не передали, поэтому мне придётся узнать всё, так сказать, от первоисточника. Как Вас зовут?
Черт возьми, Энн, только не говори, что мы не можем обойтись без формальностей! Ладно, пусть будет по-твоему, опустим тот факт, что именно по твоей милости я оказался здесь. Записывай. Рейден Арчибальт Мария Джерминс. Сокращенно, Рей Джерминс .
- Прекрасно, вот мы и познакомились. Теперь я хотела бы узнать, сколько Вам лет, и откуда Вы родом?
Неужели ты не помнишь? Мне 34 года и я родился в Ливане, за полгода до начала гражданской войны между христианскими и мусульманскими общинами. И я думаю, что путем  нехитрых расчетов, легко установить мой возраст… Ну, хорошо, хорошо не смотри на меня так! 34 года. 10.11.1974. Место рождения Ливанская Республика, город Бейрут. Так устроит?
-  Какую должность планируете занять?
Если бы ты не уговорила меня временно стать деканом факультета единоборств, то я бы продолжал преспокойно валяться на диване, избивая периодически Блек Догов, которым не посчастливилось под моим началом воевать на арене боев без правил.. Ладно-ладно, я понял. Изволю быть деканом факультета единоборств. Послужной список прилагаю… 
- Превосходно! Мы именно Вас и ждали! Позвольте узнать о вашем характере, каковы Вы в общении? Как Вы чувствуете себя в социуме? Есть ли у Вас какие-либо страхи, фобии? Поработайте психоаналитиком.
Энн, ты лучше меня знаешь, какой я на самом деле мерзкий человек. И ты знаешь, что в итоге факультет превратится в казарму строгого режима, потому что не научить старого коня новым трюкам. Что ты смотришь на меня, как настоятельница женского монастыря для бывших алкоголичек. Я согласился помочь тебе, но ты прекрасно понимаешь, что я не буду играть по твоим правилам. Мое дело – результат, твое не вмешиваться в то, как я его добиваюсь. А что касается жалоб на то, что я слишком жесток… Я слишком далек от сочувствия, у меня есть цель, и я принимаю меры для того, что бы её достичь… Тебе нужны чемпионы?  Будут. Только не проси меня сбавлять обороты. Я привык к своим методам воспитания молодежи.  Тем более, с учетом того, какое у меня «хорошее» чувство юмора…
И не надо вспоминать последний инцидент, из-за которого я очередной раз был вынужден сменить работу. Этот ублюдок пытался доказать мне, что мои методы исправления его придурошного сынка противоречат Конституции. Я вырос там, где этой доморощенной Конституцией подтираются, вместо туалетной бумаги. Иногда, я не понимаю, почему Ваши Боги дают таким отморозкам размножаться…  И в итоге, я психанул и вспомнил какого мне было в Хорватии. И от души надрал ему задницу, несмотря на то, что в отличии от этого дегенерата, я не стою крепко на двух ногах… Иногда я бываю несдержан… Но, все же чаще я держу себя в руках, стараясь не марать руки.
Да, Энн. Я по-прежнему категоричен. И по-прежнему, пью по ночам и пишу романы, которые никогда никто не читает. Мои ученики надрали задницы дохликам с Западного побережья,  я все ещё отмечаю эту победу. Но вряд ли я непьющий был бы тебе нужен… Моих демонов периодически слишком много на меня одного. Это, право, такое легкомыслие, заниматься тем, чем занимаюсь я… Кстати,  я все ещё одинок.  Женщины не уживаются с таким деспотом как я. Что Милинда? Ушла, к какому-то танцору танго из Испанской общины. Сказала « Рей ты конечно, мужик хороший, но слишком жестокий…» Ну да, сочувствия у меня, как у голодной гиены… Но я никогда не требую невозможного… Строг, но справедлив, кажется так ты говорила обо мне? Ты вообще должна ценить, то что я покинул Блэк Догов, там светили потрясающие деньги… Ну, да черт, с ними со всеми. В этой работе наверняка есть свои плюсы. Например, мне будет на ком срывать зло… Шучу, Энн, шучу, не смотри на меня так. Продолжим наши формальности. Так и запиши – алкоголик, психопат, дебошир, как раз для работы с отморозками…. Что ты смеешься, неужели ты лучшего обо мне мнения? Конечно, лучшего,  иначе, я бы не сидел здесь. Надеюсь, это не жалость, я знаешь ли, ненавижу это чувство по отношению к себе. В Ливане гордость слишком многое значит для мужчины, а то, что по моим венам течет английская кровь, не делает меня меньшим ливанцем, чем я есть… Тебе хватит этой информации?  Тогда продолжим наши формальности…
- Есть ли привычки, от которых Вас просто невозможно отказаться? Может, вы заламываете пальцы, когда говорите, или курите, когда нервничаете? Каковы Ваши манеры поведения, умеете ли держаться в обществе?
Энн, если я стану манерным , я перестану быть собой. В обществе, я предпочитаю или молчать, или делать что-то по существу дела. И если ты позволишь, я закурю – без своего Честера, я уже не чувствую что дышу. И вообще, кто сказал, что спортсменам нужны манеры. Им достаточно иметь крепкий, подтянутый зад, и знать как положить соперника на лопатки. В конце концов, они не танцоры, мои парни, сумеют делать то, что от них требуется. А что уж до остального… Я могу научить их плевать на двести метров, или знать историю мировых войн, если надо они будут харкать кровью, но выучат подробные даты  каждого сражения, но вот на тему приличного поведения… Откуда у меня манеры, черт возьми? Я умею драться, убивать людей, умею врать начальству и писать рапорта, я умею ставить людей на место. И как-то за 34 года жизни остальное мне не пригодилось. Вот только не надо начинать о моей душе. Я зарыл её глубоко в землю, ещё в Хорватии. И разговор у нас тобой совершенно о ином. Поэтому пиши – вредные привычки: пьет дешевое бренди, курит, ведет беспорядочные половые связи. Ах, да ещё дышит… Тоже я считаю, вполне вредная привычка…
- А ведь характер закладывается с детства, не так ли? Так поведайте же мне о нём. Расскажите о своей жизни в общем.
Я не слишком люблю вспоминать Ливан, потому что я,  эту чертову страну, считаю своей родиной, несмотря на то, что нас ежедневно бомбили со всех сторон. В этой войне уже было совершенно неважно мусульманин ты или христианин. Попадали под замес все. И это началось через полгода после моего рождения. Ливанская война.
Мой отец англичанин и, кажется, какой-то там ученый, умер от малярии, так и не дождавшись моего рождения. Мать – бывшая подданная британского королевства, а по совместительству педиатр, высланный в Бейрут за какие-то мне не известные грехи, так и не смогла выбить себе разрешение вернуться на родину, отчего до моего четырехлетия, мы жили, каждый день ожидая бомбы, которая свалится на наш дом. В итоге, она все таки  разрушила нашу хибару, а меня с матерью в качестве беженцев, посадили в машину и 1978 году, перевезли в Думайр, как раз спустя где-то три месяца после окончания «Стодневной войны». Там в Сирии, мать и нашла себе хахаля по фамилии Демальсион, благодаря которому я получил билет в жизнь. Жаль мать не увидела моих успехов —  в один прекрасный момент она просто исчезла из нашего матерчатого домика, в котором помимо нас проживало ещё 27 ливанских семей, чьи дома постигла та же участь что и наш.
Демальсион был военным, одним их тех конвоиров, что охраняли наше поселение. Беженцы — как мусор. Их никто не хочет видеть среди нормальных людей. Кажется, он был непонятной национальности французского происхождения, но при этом мусульманином, что в сущности совершенно не помешало ему трахать мою христианскую мать, а в последствии взять на воспитание её такого же христиански-настроенного  сына. Там, где я рос детей не оправляли в детские дома. Таких домов попросту не было. Таких как я, оставшихся без попечения родителей, оставляли умирать с голоду, а потом закапывали в близлежащих канавах. Еду выдавали раз в три дня, пайки не хватало, озверевшие от голода и нужды люди боролись за каждую крошку. Демальсион подкармливал меня, делился пайком, иногда разрешал сидеть в его будке, расположенной на высоте 20 метров от уровня земли, откуда я мог видеть городские улицы Думайра, где нормальные дети, наверняка играли на улицах.... Энн, как же это было давно, черт возьми. Опустим сантименты. Демальсион служил по контракту, и когда тот закончился, его перебросили вместе с войсками ООН в Хорватию, на временный постой. Он забрал меня с собой. Это было 81 году, мне было что-то около 7 лет, возраст как раз подходящий для обучения. Он привез меня в страну, где был тогда ещё мир и определил в спортивную школу для детей. А, что простому ливанскому парню, который все свое детство убегал от пуль, и лазал по подвалам бомбоубежищ, пройти вступительные испытания? Плевое дело... Всего то стометровку дерануть да пару раз подтянуться... Ну или пару десятков раз. Демальсион стал моим опекуном, оформив все документы на меня ещё в Сирии. Не знаю, зачем он все эти годы платил за мое обучение, но если честно , мне мягко говоря — все равно.  Это были его мысли и его жизнь. Но так или иначе, оставаясь поданным разрушенного Ливана, я учился понимать хорватский язык,  и как то адаптироваться к полу-европейской жизни, такой далекой и необычной для того, кто даже не знал, что такое унитаз.  Где-то в году 1986 я получил свою первую медаль на чемпионате юниоров по вольной борьбе. Чуть позже освоил  греко-римскую, только скажем так, в качестве общего развития. Мне не чем было заниматься на выходных, когда почти все ученики разъезжались домой, оставалось занимать себя дополнительными секциями, и тренировками. И итоге, к 1990 году, когда мне стукнуло 16 я уже был увешан медалями в различных дисциплинах, связанных с мордобитием. Мне пророчили олимпийское будущее. В стране тогда уже начали чувствоваться волнения, многие ученики, несмотря на спортивные успехи, покидали школу, как думаю и страну в целом. Мне оставалось только наблюдать к чему это приведет. Все острее вставал вопрос о моем гражданстве. По окончанию обучения, я должен был покинуть Хорватию, и только чудо могло помочь мне продлить мою студенческую визу. В то время Ливанское происхождение, даже при английской фамилии, все ещё ставило на тебе крест изгоя. Война на моей родине все ещё продолжалась. Беженцев становилось все больше. Люди спасали свои шкуры... Энн... я становлюсь слишком сентиментальным.... Нужно, скорее переходить к сути.
Война следовала за мной по пятам. Из Ливана, дав мне 10 летнюю передышку, она пришла за мной в Хорватию, ознаменовав мой 17 год жизни, объявлением всеобщей демобилизации для участия в процессе приобретения Хорватией независимости. Знаешь, я до сих пор не понимаю, чего Хорватии не сиделось в составе Югославии, но если бы не эта большая беда, я бы так и вернулся в свой милый Ливан, увозя с собой свои золотые медали, которые там даже на хлеб не выменять.... Я вступил в войска, тогда ещё принадлежащие Югославской народной республике, взял в руки оружие и стал воевать. Это было, если мне не изменяет память в 1991 году. И это был единственный способ получить югославский вид на жительство. У боевиков, как известно, своя виза. И эта виза висит у них за плечом.
Я провоевал достаточно долго, что бы понять, что мне нравится. Слишком долго, в некотором роде. После развала ЮНР я, каким то образом присоединился сербам, я уж даже не помню как мне это удалось. Кажется, тогда Сербская Краина вербовала всех, кто мог держать в руках автомат. К тому времени, когда Хорватия получила свою независимость я уже перешел на сторону миротворцев — так поступали многие сербы, кто, помимо идейных соображений, думали ещё и о своем благополучии. В итоге, простой ливанский парень, волей судьбы заброшенный в Югославские края, в 1995 году, в день своего 21 летия, вместе с войсками ООН и в чине сержанта, отправился, громыхая своими медалями,  утихомиривать талибов в Афганистан. Больше в Хорватию я не возвращался. Я похоронил там слишком много невинный людей, они иногда до сих пор приходят ко мне. Знаешь, Энн, за свои почти тридцать пять лет, я понял, что нет в этом мире ничего страшнее бессмысленных, гражданских войн. Они уносят жизни, ломают судьбы... А ведь я тогда мог чего-то добиться в спорте... Почему я не ушел из армии? Потому, что мне не куда было больше идти. Хорватия собирала себя, на развалинах Сербской Краины, им нечего было жрать, не говоря о том, что бы занимать престижем страны, и заботится о спортивных достижениях. А Ливан... Ливан тоже в то время не был готов к моему возвращению. Или мне так казалось... В Афганистане я познакомился со многими интересными людьми. В перерывах между обстрелами, я вспоминал свое спортивное искусство. Позже в 98, я стал участвовать во внутренних армейских соревнованиях, увлекся восточными единоборствами. Можно сказать, кое-какие мои спортивные умения не раз спасали мне жизнь там — на линии огня. Армия делилась на тех, кто стрелял себе в висок, кто пил, и кто делал хоть что-нибудь что бы не двинуться в изоляции. У нас не было ничего, кроме крови, стрельбы и голода. Миротворческие войска, доставлявшие нам провизию, часто были атакованы то ли афганскими боевиками, то ли талибами, было уже не понятно — русские, хорваты, ооновцы — нас ненавидели и те и другие. Они брали нас в плен, травили голодом, они подрывали нас, стреляли... И мы сходили с ума. А я дрался. Дрался, вспоминал приемы, изучал новые, смотрел как это делают другие, которые так же дрались, что бы не умереть... В итоге, в одном из вооруженных столкновений, мне прострелили колено. Можно ли было его спасти, я не знаю. В итоге, я стал непригоден и как вояка и как спортсмен. Меня выслали из зоны огневого действия, и выдав справку о моих боевых заслугах, отправили обратно в Ливан, зализывать раны. Потом была долгая реабилитация, надежда умирала, утекая как песок сквозь пальцы. То, что мне удалось сохранить ногу, казалось чудом. Я поселился в Бейруте, заливая свое горе дешевой кедровой водкой. Там, в одном из таких баров я познакомился с Уиллом, который ещё не был богат. Да-да, именно в Ливане я повстречался с Уиллом Фордом. Он был там проездом, знакомился с местной культурой. Я говорил по английски, а он ни черта не понимал по арабски. Как то и подружились. Когда его время в моей стране подошло к концу, он посоветовал мне попытать счастья в штатах. Я задумался над его словами...
В Америку я приехал уже в 2000 году. Работал тренером в детской школе — мои прошлые заслуги все же пригодились мне. Но трость, на которую я опираюсь многих смущает. Что бы научить борца делать свое дело не обязательно скакать как лань по матам. Достаточно знать в какие моменты лупить этой тростью ему по хребтине. Но меня, как ты знаешь от туда вышибли. Потом около 3-х лет работал с трудными подростками в Далласе. В итоге, переспал с директрисой и через пару недель был уволен «по собственному». Приехал в Техас, женился на Миллинде, получил Грин кард и вновь взялся за работу с трудными подростками. А потом, как ты помнишь избил  того парня, что подал на меня в суд, пережил судебную тяжбу, и плюнув на все отправился натаскивать уличных бойцов без правил, причем весьма продуктивно... Классные там ребята, скажу я тебе. И если бы не ты и не Уилл, которого я тут «чисто случайно» встретил на  пороге своего жилища, после твоего звонка, то может быть, я бы остался с ними. Что-то ты хмуришься? Почему я не упомянул о том дне, когда познакомился с тобой? Ты и Уилл — вещи неразделимые, по-крайней мере для меня. Поэтому, скорее всего, подробности нашего с тобой знакомства, для моего резюме, останутся тайной. Напиши ещё в этой чертовой бумажке, там где ты черкала про характер «бывает не в меру сентиментальным». Уилл помогал мне с того момента, как я пересек границу Соединенных штатов Америки, я не могу отказать ему, тем более если к этому причастна ещё и ты. Впрочем, я уже достаточно наболтал тут, перейдем к следующему вопросу.   
- Какая душещипательная история. А почему именно наш университет?
Потому что меня попросил Уилл. И потому, что больше меня никуда не возьмут.. Ты сама уговаривала меня придти тебе в помощь. Хорошо-хорошо, запишу в свою бумажку «выбор мой пал на одну из достойнейших учебных твердынь нынешнего спорта. Под стать мне...»
- Не сочтёте ли Вы странным, если я попрошу описать Вас свою же внешность? Нет? Вот и отлично! Будем считать, что это некое творческое задание. Расскажите мне, каким(ой) Вы видите себя.
Высокий, не старый, хромой. Про татуировки, сделанные во времена моей службы рассказывать не стану — это личное. Глаза голубые, группа крови — 1, волосы русые. Особые приметы — особо опасен, всегда недоволен, нос острый, на лбу шрам. Всегда коротко стрижен, всегда выбрит. Всегда. В одежде небрежен. Вместо духов — перегар. Целую, Рей... Шучу, Энн... Ну что ты хочешь от меня? Черт, откуда я знаю какой я, если в моей квартире нет нормального зеркала? Обычный мужик, может чуть старше своих лет выгляжу. Выправка армейская, мне говорили... Спина прямая, иначе сидеть неудобно. Хмурый. Зубы кривые. Скуластый. Хватит с меня этой чуши. Ты у нас сочинитель, вот и сочиняй. Что? Я всегд одеваюсь так. Я вообще не привык к холодам. Я родом из Ливана, там не знают зимы. Тут в Техасе, она все же существует, по сравнению с тем, что происходит там. Я не смуглый, я загорелый. Да в общем-то и все, что ещё сказать то. Мужики, мать их, не думают о том, как они выглядят. И когда их об это спрашивают, они всего лишь показывают фотографии.
- Вы превосходно справились с этим заданием!   А теперь последнее на сегодня. Напишите мне, пожалуйста, как с Вами можно будет связаться, для того, если Вы вдруг пропадёте? Ваш skype|icq|e-mail.
аллилуя, я свободен. 458372077. звони до 10 вечера. После ты рискуешь не застать меня трезвым. Шучу, Энн, я пожалуй пойду покурю...
Вы снова жмёте руку миссис Фокс, выходите из кабинета и ждёте результат.